Стены

[happyjay]

Название: Стены
Автор: панда хель
Пейринг: Джаред/Дженсен
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Саммари: И любовь – это шоссе, что с каждой прожитой секундой уводит все дальше и дальше от точки разума.
От автора: написано для Evangeline Lain
Предупреждения: читайте на свой страх и риск
Дисклеймер: не мое все

Но когда мое сердце в который раз превратится в одну огромную рану, я все равно буду находиться рядом с тобой. Буду дышать тебе в волосы, так близко-близко к твоим запертым мыслям. И я хочу, чтобы мои чувства всем скопом вырвались наружу, вылетели в эту ночь и холод, но мир вокруг замер. Пауза, стоп-кадр. Мы выходим на улицы, чтобы потрогать руками застывший снег. Мои откровения – пьяный искренний бред. Я не знаю, вспомнишь ли ты хоть одно мое слово. Ты стоишь совсем рядом, протяну руку – коснусь твоей щеки. Но мое тело наверное застыло вместе со всем в этом мире. Со всем, кроме тебя. Ты где-то там, впереди, а моя любовь к тебе становится больше и больше – с каждым шагом, что ты делаешь прочь от меня. Я остаюсь позади. Где-то свет и открытые двери. Но без тебя все это ничего не значит. И, замерев вместе со всей вселенной-кроме-тебя, я ловлю ртом повисший в морозном воздухе снег.

***
Мы встречаемся в Таргете. Моя первая моя мысль – что-то вроде «господи, кем нужно быть, чтобы полчаса выбирать пачку кондомов». Полчаса можно выбирать между Джелли бинс и Скиттлз. Хотя… нет, определенно Джелли бинс. Игра «Угадай вкус этой конфеты» куда веселее цветной блевотины. Да.
Наконец ты делаешь глубокий вздох и поднимаешь на меня взгляд. Мы стоим как-то совсем близко, и я даже успеваю заметить цвет твоих глаз.
- Флуоресцентные или ребристые?
- Чувак, - говорю, - и из-за этого ты тут полчаса голову ломаешь?
Закатываю глаза и, бегло окинув стойку взглядом, хватаю нужную пачку и сую тебе в руки.
- Флуоресцентные и ребристые.
Ты смотришь на пачку презиков, а потом переводишь взгляд на меня и широко улыбаешься. Тысяча вольт прямиком в сердце. Я глупо улыбаюсь в ответ.
- Блин, да ты просто гений! А что ты тут выбираешь полчаса? – вопросительно смотришь на стойку со сладостями, перед которой я застыл.
- Скиттлз или Джелли бинс?
- Джелли бинс, конечно, - фыркаешь.
Я думаю – мы созданы друг для друга. Мы – единое целое, разделенное на две половинки когда-то на заре времен. Ну, вы знаете легенду.
- Хочешь поиграть в «Угадай вкус» у меня дома?
Становится нестерпимо ярко.

***
Зимой Южное побережье – рай на земле, освобожденной от толп отдыхающих и невыносимой жары. Я долго иду по берегу, поддевая босыми ступнями песок. Шагаю по самой кромке воды – близко, но не настолько, чтобы замочить ноги. Терпеть не могу песок, прилипающий к мокрой коже. Я замечаю тебя издалека – темная точка на фоне светлого пляжа, но я точно знаю, что это ты.
После сезона отдыхающих на берегу вечно остается какой-нибудь хлам, сколько ни убирай. Ты сидишь на белом пластмассовом шезлонге под покосившимся пляжным зонтом и смотришь туда, где небо и море сливаются в размытую линию горизонта. Ты щуришь глаза, но я знаю, что на фоне покинутого серо-зимнего пейзажа они ярко-зеленые.
- Твой шезлонг сломан, - сажусь на песок у твоих ног.
- Твой мозг сломан, и что? – ты кладешь ладонь мне на голову, зарываясь пальцами в волосы.
Я поудобнее пристраиваю голову у тебя на коленях и опускаю взгляд. Набираю в руку песок, присыпаю твою ступню.
- Зарыть меня решил от греха подальше? - мне не нужно смотреть, чтобы знать: ты улыбаешься.
- Типа того, - пожимаю плечами и продолжаю свое черное, но ужасно бесполезное дело – песок ссыпается с твоей ступни, едва прикрывая пальцы.
Мы довольно долго сидим вот так молча – рядом и чуть касаясь. На море стремительно опускаются сумерки, а я продолжаю перебирать в ладонях песок. Я не хочу подниматься. Никогда.
- Пойдем. Холодно уже.
Я хочу сказать – мне совсем-совсем не холодно. Вечернее море становится темнее и темнее. В нем совсем не отражаются звезды. Я больше не чувствую твою ладонь в своих волосах.

***
Ссоры всегда кажутся эпически большими и непоправимыми в тот момент, когда происходят и еще какое-то время до примирения. Каждый раз думаю – все, это конец, ты ненавидишь меня (а иначе почему еще так кричать было?) и я больше ничего не смогу сделать. Не смогу вернуть тебя. Но ведь не бывает так, чтобы без ссор, верно? Если без ссор, то это значит, что равнодушно. Безразлично. А ссоры – это ты беспокоишься и я беспокоюсь и нам есть дело друг до друга. Но нельзя, чтобы сильно ссориться. Тогда совсем плохо, хоть потом хорошо мириться.
Самое главное – не забыть тебя обнять.
Не забыть до боли сжать твои плечи и чувствовать, как ты дышишь мне в шею.
Самое главное – не забыть.

***
- Больше никогда не буду покупать флуоресцентные, - ворчишь в потолок.
- И что с ними не так? Отличные же! Веселые.
- Ага. Только вот твой истерический смех и вопль «посмотри на мой джедайский меч!» вовсе не были такими возбуждающими, как тебе могло показаться.
- Джедаи очень даже возбуждают! А уж с мечами… - двигаю бровями, давая понять, что именно я думаю про джедаев и их мечи.
- Джаред, - строгий взгляд. – Никаких джедаев. Никаких флуоресцентных презервативов. Никакого ржача в постели во время секса.
- Зануууууууууууууда! Зато презик был ребристый! Правда круто?
- Один черт, по-моему, - пожимаешь плечами и переворачиваешься на живот.
- Как это один черт? – свешиваюсь с кровати и шарю рукой по полу. Ага, нашел! Читаю с упаковки: - Подарит вам незабываемые ощущения!
- О, поверь, я и не думаю, что когда-нибудь смогу забыть сегодняшнюю ночь.
- Ну и ладно, - натягиваю на себя одеяло, поворачиваюсь к тебе спиной.
Уже через полминуты ты вздыхаешь и осторожно обнимаешь меня со спины. Держу плечи напряженно-обиженными, а сам победно улыбаюсь подушке. Еще чуть-чуть и…
- Джей, перестань. Ну хочешь, еще разок с этими ду… кхм, прекрасными презервативами? Они так здорово светятся…
Боже, я даже лежа к тебе спиной могу представить, какую ты сейчас состроил кислую мину. Наконец не выдерживаю и начинаю громко ржать. Ты несильно стукаешь меня в плечо, но обнимать не перестаешь, только говоришь:
- Придурок ты, Падалеки.
Переворачиваюсь лицом к тебе, касаюсь пальцами твоих губ.
- Ага. Твой придурок.
Мне раньше казалось, что все поцелуи одинаковые – с кем бы ты ни целовался. Казалось, что рано или поздно поцелуи с одним и тем же человеком потеряют свой вкус и ощущения. Раньше – это до тебя.
Я хочу целовать тебя каждую секунду своей жизни.
А потом ты говоришь:
- Мой.
Спорим, в этот момент моей улыбкой можно освещать города.

***
Еще есть фотки. Ты не очень любишь фоткаться, но стоит мне сделать соответствующее выражение лица, и мы уже позируем перед камерой. Вот мы в нашем любимом баре. Вот на поле для гольфа. Вот с моими родителями на Рождество. Вот с твоими – на День благодарения. На пляже. На какой-то вечеринке у друзей. В Лондоне. А что? У каждого уважающего себя туриста должна быть фотка на фоне Биг Бэна!
На каждой фотографии я крепко-крепко прижимаю тебя к себе. Ты вечно ворчишь – да слезь с меня, обезьяна! Но я знаю, что на самом деле ты безумно любишь, когда я вот так близко-близко и будто говорю всем – отвалите, он занят! Глупо, конечно, но я еще в детстве машинками и роботами не любил делиться.
Иногда я смотрю – «сентиментальный придурок ты, Падалеки» - и думаю что будет с нами на этих фотографиях, когда нас не станет? Мы будем здесь вечно, молодые и влюбленные, яркие и вместе? Или вся память о нас исчезнет с нашим последним вздохом?
Шарю вокруг себя руками, я знаю, здесь же только что был наш альбом, с самыми последними фотками, мы еще на море ездили, черт, да где же он.
Надо наверное раскрыть глаза – будет легче искать.
Но ничего не выходит. Ничего не выходит.

***
Когда мне удается пораньше вытянуть тебя из постели и уговорить на прогулку – это значит, день начался удачно и закончится хорошо. Нет ничего лучше, чем смотреть, как ты сонный сидишь за столом, подперев ладонью щеку, и ковыряешься вилкой в омлете. Это потом уже, когда выходим на улицу, ты начинаешь медленно-медленно просыпаться. Сначала щуришься на солнце и потираешь глаза (при этом очки, которые ты иногда носишь вместо линз, смешно перекашиваются), а потом наконец начинаешь более-менее прислушиваться к моей болтовне. И, черт возьми, я врал про «нет ничего лучше». Нет ничего лучше – это когда ты начинаешь улыбаться моим идиотским шуткам или в триста первый раз рассказанному анекдоту.
Когда говоришь мне что-нибудь – и голос у тебя еще хрипловатый после сна и мне хочется почувствовать каждое твое слово губами, ртом, языком, каждой клеточкой своего тела.
Когда смеешься – ну хватит, Джаред, Джей, черт, нас сейчас арестуют. А я тебе – и пусть, пусть арестуют. И вообще, разве можно арестовать за любовь?
Что? Я все время говорю глупости. Это классно, когда после этих глупостей можно попробовать на вкус твой смех.
А если еще и лето, то вокруг много солнца, и солнце в тебе и за тобой и над тобой и так хорошо-хорошо.
Только вот ветер.

***
Иногда мне кажется, будто моя жизнь – это белая комната, пустая и холодная, с решетками на окнах и вечно запертой дверью. Я сижу посреди этой комнаты, сижу не двигаясь, закрыв глаза. На внутренней стороне век можно увидеть целые миры. Будто в моей голове сотни, тысячи Вселенных, и в каждой я встречаю тебя. Моя память – склад твоих улыбок и взглядов, жестов и прикосновений. Я повторяю себе – не открывай глаза. Не надо.

***
Кэти идет по коридору, проверяя двери в палаты, улыбаясь каждому больному. Но мало кто из них видит ее серую усталую улыбку. Скоро Кэти сорок, а ее совсем-совсем никто не ждет дома. Пять дней в неделю она допоздна торчит в клинике, да к тому же частенько просится поработать и в выходные. Здесь все – и врачи, и медсестры, и больные – привыкли уже к странной уборщице-трудоголику.
Кэти знает каждого больного. Из разговоров докторов, из пустых взглядов самих пациентов.
Вот Роджер – совершенно безобиден, только говорит про то, как станет владыкой всего мира, и пьет средство для мытья полов, если неосторожно оставить его, средство, в коридоре.
Вот Нэнси – патологическая лгунья. С ней довольно забавно говорить. Если спросить несколько раз одно и то же, Нэнси ненароком отвечает по-разному и потом надолго замолкает и дуется, совсем как ребенок. Только доктор Эндрюс не советует так делать почему-то.
Вот Мэри, она потеряла в пожаре двух сыновей и мужа. Знает, как упокоить мертвых и уничтожить призраков. Она рассказывает об этом Кэти. Вот и сегодня, когда Кэти просовывает голову к ней в палату и улыбается, Мэри испуганно оглядывается на потолок и шепчет:
- Скажи Кристо, скажи Кристо – едва ступишь на порог своего дома… Exorcizamus te, omnis immundus spiritus…
Кэти продолжает идти по коридору. Стены здесь пустые и будто давят, подгоняют проходящих мимо – тебе здесь не место.
Перед этой дверью Кэти замирает. Заходить внутрь нет смысла – на нее не обратят ни малейшего внимания. Она просто заглядывает в окошко – фигура все на том же месте и, кажется, в той же позе. Наверное как проснулся, так и сидит.
Это Джаред. Он попал в автокатастрофу и с тех пор, как очнулся в больнице и узнал, что парень, который был с ним в машине, погиб, не сказал ни слова. Джаред редко открывает глаза. Он все время шепчет «Дженсендженсендженсен», и от этого шепота на сердце у Кэти становится холодно и пусто. Джаред вспоминает.
Может ему и лучше там, в своих мыслях и памяти. Может, ему вовсе не нужно лечиться от этого.
Кэти отворачивается от двери. Когда она выходит из клиники, стены смотрят ей вслед.

***
Мы – всего лишь песчинки на берегу чего-то огромного и тяжелого, зеленовато-синего, как зимняя ночь.
Если открыть глаза – стены надвигаются и бросают вызов прямо мне в лицо. Стены хотят мою жизнь, мою душу и мои воспоминания. Если схватить все эти мысли - память о тебе -и вырвать откуда-то из-под сердца, то от меня больше ничего не останется. Я стану дорожной полосой, прочерченной кем-то в глубине асфальта.
И любовь – это шоссе, что с каждой прожитой секундой уводит все дальше и дальше от точки разума. Кажется – можно забыть, потерять, умереть, не найти. Ты не верь всем этим пустым глаголам. Я с тобой. Я всегда буду с тобой. В горе и в радости. В счастье и в печали. В жизни и смерти.
Наше шоссе простирается вперед и вперед, на миллионы световых лет, на целую вечность, на шаг, необходимый для того, чтобы мы были вместе. Я беру тебя за руку. С этого шоссе мне незачем уходить.
Я с тобой.