А пока, чтобы хоть немного порадовать вас, мои дорогие пч, выложу кое-что из старого) Вдруг кто не читал еще, я на дайре фики почти не выкладывала
Название: Кроме любви твоей
Автор: панда хель
Пейринг: J2
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Предупреждения: бессмысленное нагромождение слов. От лица Джареда. К лицу Дженсена
От автора: Все стихи, использованные в тексте, принадлежат перу Владимира Владимировича Маяковского. Из произведений "Лиличка" и "Люблю".
Отказ от прав: вы что))) это ж не только Крипке даже. Не надо мне ничего!
Размещение: с разрешения автора
читать дальше
***
Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Вот история нашей невъебической любви. Баллада Дженсена и Джареда. Война и мир в масштабах вселенной, состоящей из двух человек. Это выглядит так - нас всегда только двое, даже если мы сидим на конвенте, вокруг сотни человек, и еще тысячи - у экранов телевизоров, у мониторов компьютеров. Но мы все равно - одни. Мы все равно вдвоем.
Я не буду рассказывать, как все началось. Это вовсе не интересно. Для нас существует только здесь и сейчас - ты никогда не говоришь о том, что было вчера. Ты никогда не говоришь о том, что будет завтра. Поэтому мы словно два идиота зависли в нашем настоящем. Сегодня - темная гостиная, ты задвинул шторы, завернулся в плед и сидишь на диване. В руке - сигарета, и ты стряхиваешь пепел в кружку из-под кофе. Я лежу на полу и хочу открыть окна, выгнать из дома табачный дым. Меня раздражает, когда ты куришь. Но сегодня, как ни странно, мы об этом не спорим.
А потом ты тушишь сигарету, отставляешь кружку в сторону и протягиваешь ко мне ладони. Я знаю, что в следующий миг ты скажешь: "Иди ко мне". Я знаю. Я тянусь тебе навстречу.
***
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Сегодня - вечер. Даже почти ночь. Ты смотришь на меня. Ты просто в ярости. Иногда мне кажется, что тебя нет - потому что тебя просто не может быть. Ты настолько красив, что сносит крышу. Срывает нахрен все болты и гайки. Как будто моя черепушка - Канзас, а внутри ураган поднимается каждый раз при виде тебя. Летит-летит Дороти. Боже, сохрани мне разум.
Когда мы ссоримся, ты говоришь зло и отрывисто, а я молчу. Я молчу, а ты от этого бесишься еще в квинтиллион раз больше. Ты орешь, чтобы я не лез в твою жизнь. Что "мы же договаривались!" Да-да, Дженсен. Днем ты делаешь, что хочешь. Днем - твоя жизнь. Твоя жизнь без меня, даже если я рядом. Только ночью мы с тобой вдвоем, под одной крышей и просто. Да, я знаю. Ты - долбанная стихия. Ветердождьцунами. Громы небесные. Море и пустыня. Хрен знает что еще - я не мастер метафор. Ты как бы ничей - и словно пытаешься доказать это каждую секунду своей жизни. Словно бы тебя постоянно хотят присвоить, лишить свободы, и поэтому ты упираешься и доказываешь. Доказываешь себе, мне, окружающим. Как будто кому-то нужна твоя сраная свобода - ты сам загоняешь себя в рамки. И тебя ничто не ебет. И сегодня ты кричишь, чтобы я убирался и не приходил, пока не одумаюсь. "Мы расстаемся! На месяц ровно. Ни звонить, ни писать, ни приходить!"
О, хиатус. И я ухожу из своего дома. Беру собак, любимые носки с Губкой Бобом, пару трусов и ухожу, как есть. Звоню Женевьев, спрашиваю, может ли она приютить Сэди и Харли. Потом заказываю номер в отеле - на месяц ровно.
Так и живу. Каждый день прохожу мимо дома, потом иду к Жен, проведать детей, потом обратно мимо дома. Окна занавешены. Я представляю, как ты сидишь на диване, и куришь, и читаешь что-нибудь умное - классику или психологию, - и пьешь кофе. У тебя на носу - очки, и мне до ужаса хочется поцеловать тебя, прижаться к тебе, положить голову тебе на колени и пролежать так всю свою долбанную жизнь.
Ровно через месяц я появляюсь на твоем пороге. С носками, трусами и детьми. Ты выходишь на крыльцо - в пижамных штанах, в растянутой футболке Led Zeppelin. В очках. Когда ты резко обнимаешь меня за шею, уткнувшись носом куда-то под ухо, когда запрыгиваешь на меня, обхватываешь ногами за талию, так, что я и дышать-то еле могу под твоим отнюдь не маленьким весом. Когда я прижимаю тебя к дверному косяку и целую, покрепче подхватывая под ягодицы, роняя трусы-носки, забывая про Сэди и Харли, которые жутко рады тебя видеть и пытаются повалить нас с ног. Когда мир, целый месяц крепко стоявший на ногах, вновь привычно переворачивается на голову, выворачивается наизнанку, ебошит меня по голове, как дубиной, радостно и без особой жалости. Когда ты целуешь меня в ответ.
Тогда я думаю: "Вот сука. Ты ведь тоже скучал".
***
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
И ты говоришь: "Я пойду в бар". Отрываюсь от телека, махаю тебе рукой - валяй, мол. И я, блин, буду сто раз делать вид, что мне все равно, но ты знаешь - о да, Дженсен, уж ты-то знаешь, - что все это полная хуйня и "кружок актерской игры на дому".
Иногда я думаю, что ты делаешь это специально. А иногда я уверен, что ты делаешь это специально.
Ты специально жил с каким-то придурком, которого вообще едва знал. Потом ты специально переехал ко мне (не ебет, что это я предложил тебе переехать). Ты специально поцеловал меня тогда в первый раз - мне кажется, будто это было тысячелетие тому назад, где-то между Рождеством Христовым и теорией относительности.
Когда мы трахаемся, ты специально делаешь это так, что мне кажется, будто я схожу с ума и все это мне лишь снится. Ты делаешь минет так, будто кто-то стоит у тебя за плечом и держит пистолет у твоего виска. Будто, если ты не доведешь меня до звездного, духовышибающего оргазма, этот кто-то нажмет на курок.
Сегодня ты решил, что хочешь делать все медленно. А я не умею держать руки при себе, поэтому - шарфы на запястьях и лодыжках держат прочно, от столбиков кровати не оторваться. Хотя бы могу целовать тебя, когда ты склоняешься ко мне, целовать до нехватки кислорода, до звона в ушах, до крови, до тебя, задыхающегося, потного, елозящего по мне с таким отчаянием, будто это наш долбанный последний день, будто завтра Апокалипсис. Точка. Взрыв. Хуяк всему миру.
Трахаешь себя пальцами, задевая мой член рукой, задницей, внутренней стороной бедра, тыльной стороной ладони, бля, Дженс, я же кончу сейчас, ну давай уже. И ты даешь. Ты всегда или вообще не даешь, или даешь так, что мало не покажется. Дженсен Эклз - человек крайностей. Опускаешь себя на мой член, я ору что-то вроде: "Срань Господня! Боже, блядь, Дженсен, развяжи меня!" Ты задыхаешься, тянешься к столбикам кровати, тянешься к узлам, и я не понимаю, что ты пытаешься сделать - развязать меня или завязать узлы потуже. И мне уже, в принципе, пофиг абсолютно, я дергаюсь, как эпилептик, - навстречу тебе, в тебя, а ты сжимаешь мои плечи, кусаешь, обнимаешь, целуешь, трахаешь - неистово и полностью, как делаешь все, как живешь, как куришь, как играешь Дина Винчестера. И я только чувствую тебя вокруг меня, вокруг моего члена. Я вижу твои глаза - зеленые, бессмысленные и осмысленные одновременно. И ты смотришь. И ты стонешь: "Джей" И твой голос остается на моей потной коже, на моих губахглазахщеках. Ты опускаешь веки только когда кончаешь, когда с рычанием обхватываешь рукой свой член и кончаешь. Но ты не перестаешь двигаться, жизнь - это движение, бля, Господи, и снова открываешь глаза - на этот раз точно осмысленные, и сжимаешься - о да, это ты делаешь специально - и я тянусь к тебе, думаю про подсолнухи и солнце, и про тому подобное, эт сетера, и все это проносится в голове, ты ведь и вправду мое солнце, и фотосинтез, фотосинтез сейчас, блин, прекращается нахер, потому что я тоже кончаю.
Тут уж ты двигаться перестаешь, валишься на меня, как был, тяжелый. Твоя сперма засыхает между нами, а мой член все еще в тебе, можно даже представить, как сперма стекает между твоих ягодиц. Но я не представляю, я дергаю руками и утало прошу развязать меня. Тогда ты соскальзывашь, поднимаешься с кровати, охая и потирая спину, так, что я фыркаю, а ты смотришь на меня своими зелеными осмысленными глазами и поджимаешь губы. Но лучики в уголках твоих глаз выдают тебя с головой. Поэтому я улыбаюсь, и уж тогда-то ты начинаешь смеятся, до слез.
И, боже, Дженсен, если бы ты только знал, как ты смеешься. Твоя улыбка - самое красивое, что я когда-либо видел.
Потом ты уходишь и возвращаешься с ножницами, бормочешь себе под нос ругательства и перерезаешь шарфы.
А я думаю - вот блин, ты все-таки хотел меня развязать.
Ты откладываешь ножницы, выключаешь свет, забираешься в кровать, обхватываешь меня руками и ногами - и кто еще из нас осьминог? - целуешь меня куда-то в подбородок.
Я засыпаю, ощущая губами короткий ежик твоих волос, а грудью - твое дыхание.
Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете.
***
Входите страстями!
Любовями влазьте!
Отныне я сердцем править не властен.
У прочих знаю сердца дом я.
Оно в груди — любому известно!
На мне ж
с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце —
гудит повсеместно.
Ты как-то рассказывал, что боишься моей любви.
Я ведь только живу по твоим правилам, помеченным четко-красным "Сегодня", а на самом деле для меня есть все - и прошлое, и настоящее, и будущее. Может, это самое странное различие между нами, то, которое разделяет больше, сильнее других. Поэтому я любил, люблю и, уверен ясно и бессомненно, буду любить тебя. Именно так - в прошедшем, настоящем и будущем временах. Ты каждый день как будто висишь над пропастью, а я - единственное, что удерживает тебя от падения. И ты страшно, до жути просто, боишься этого.
Я - сплошное сердце. Если я люблю, то больше не остается места ни для чего. Иногда мне самому кажется, что однажды моя вселенская любовь убьет меня. Людисобакиконфеты. Солнценебокаждаяминута. Иногда я люблю так сильно, что исчезают все мысли, и смыслы, и пробелымеждусловами. Я - одно большое невъебическое сердце.
Но если я и умру когда, то умру от молчания. Я люблю тебя, и меня корежит, потому что я не могу сказать об этом всему миру. Мне плевать на все.
Но ты боишься, и мне лучше молчать.
И держать свою любовь при себе.
Но ты - долбанная стихия. И поэтому как-то раз, когда мы лежим в постели, тяжело дышащие, и дрожащие, и бессмысленные - будто мешком пыльным стукнутые, - ты говоришь, хрипло от сигарет и минета, слизывая остатки спермы с губ: "А давай устроим каминг-аут".
И я ржу, как больной, как крэканутая лошадь. И я - сердце, а ты - стихия. И вместе мы устраиваем каминг-аут.
***
Вместо эпилога
Не смоют любовь
ни ссоры,
ни вёрсты.
Продумана,
выверена,
проверена.
Подъемля торжественно стих строкопёрстый,
клянусь —
люблю
неизменно и верно!
Хоть я и думаю о будущем, а ты - нет, все равно мы ни черта с тобой не знаем. Вот есть ты и я, и мы вместе, и ты живешь сегодняшним днем, убегаешь и доказываешь, и улыбаешься - Господи, как ты улыбаешься! - улыбаешься мне или своим мыслям, просто так или по какому-то поводу, а я живу как бы во всех временах, и думаю все время о нас - тогда, сейчас и потом, но ни ты, ни я - мы не знаем. Вот сейчас есть Сверхъестественное, вот мы сидим и празднуем, что пятый сезон, что еще год - в размытом Ванкувере, ты вопишь, что хочешь уже в ЛА, что тебя заебала дурацкая погода; вокруг ходит туча народу и все поздравляют, и смотрят на нас как-то искоса, а Эрик все еще дуется - ну какой каминг-аут, прости Господи - попортили ему всю малину, его драгоценное детище. А ты уже пьяный и вопишь: "Мне насрать! Я люблю Джареда Падалеки, и мне насрать!" И я смеюсь, и я стягиваю тебя со стула, на который ты залез, чтобы продекламировать свою всеобъемлющую любовь ко мне, и я целую тебя украдкой, а ты отпихиваешь меня со словами: "Никакого секса до свадьбы, Падалеки, отвали от меня!"
Вот сейчас все это есть, а завтра - будет уже по-другому, лучше или хуже, не известно.
Может будет все - и свадьба, и приемные дети из Камбоджи, или еще черт знает что. Может, мы будем самой шизанутой парочкой Голливуда, покруче Джоли и Питта. О да, это я тебе гарантирую.
Может, как-то по другому будет.
И назовите меня наивным, назовите идиотом и придурком, но я верю в наш долбанный хэппи энд.
И жили мы долго и счастливо.